Архив журнала

Одинокий голос Сокурова

ПРОСТРАНСТВО, ВОКРУГ КОТОРОГО ВОЗНИКАЮТ ИДЕИ

 

— Александр Николаевич, если взглянуть на вашу жизнь отстраненно, то видится такая радужная картина: десятки фильмов, награды, известность. А если по существу? Ведь ваши работы не финансировали, не признавали. Как жили с этим?

 

— Не знаю. Я когда-то любил прогулки в летние белые ночи. Выходил из своей коммуналки и шел по улочкам Петроградки. Как-то, на тогда еще Кировском проспекте, наблюдал забавную картину. Там висел огромный портрет Брежнева, и ему какие-то люди с лестницами и красками?— в сопровождении милиции!?— в ночи тщательно пририсовывали очередную награду. Тогда почему-то подумалось, что этот портрет будет висеть вечно…

Да, в то время я чувствовал давление государства, оно было сильнее меня. Но что было терять? Все делал сам. Никогда не думал о своей жизни как о большой ценности. Иногда сдерживало лишь то, что у меня есть близкие люди?— мама, отец, сестра, друзья.

Всегда считал, что надо работать, невзирая ни на что. Делать все, что ты можешь. В разных областях?— в документальном, игровом кино, театральной практике. Для публики, общества, соотечественников. Но я никогда не был диссидентом, поэтому не имею никаких счетов к советской власти. Она лишь стремилась заставить меня делать то, что ей было нужно, я же делал только то, что хотел. Так что у нас счет ноль-ноль.

Более того, сегодня я прихожу к выводу, что это государство было крайне заинтересовано в существовании культуры и искусства. В Советском Союзе вкладывались огромные средства в культуру. Это делалось систематически. Так были созданы фундаментальные культурные институты.

Например, вкладывали в развитие филармонической деятельности по всей стране. В любом крупном городе были своя филармония и оркестр, радиовещание с большим объемом исполняемой классической музыки и радиоспектаклей. Существовала кинопромышленность: практически в каждой республике?— крупные киностудии документального, игрового кино. Четыре фабрики производили кинопленку, оборудование, работало огромное количество кинотеатров. Огромными тиражами издавались Толстой и Достоевский. Вы представляете, какое было огромное влияние, и большей частью классической культуры.

Я сам попал под это влияние. Когда учился, ничего вокруг не видел, занимался только постижением профессии, изучением искусства. Мои ровесники слушали «Битлз», а я, поступив на истфак Горьковского университета, постигал Моцарта, Бриттена и Рахманинова. Ходил в филармонию и был пронзен, потрясен этим открытием?— классической музыкой.

 

— Вы не раз подчеркивали ее влияние на ваше творчество. А откуда берете вдохновение, импульсы для работы?

 

— Основа моей жизни, моей сущности?— литература. Классика?— русская, зарубежная… XIX век… Литература явилась фундаментом здания моей жизни. Когда подоспело понимание классической музыки, она стала самим зданием. Вот то пространство, внутри которого возникают идеи. В нем?— Вивальди и Шостакович, Мессиан и Брукнер. Искусство без прошлого и настоящего…

 

 

ПОД НАТИСКОМ АМЕРИКАНСКОЙ КИНОАГРЕССИИ

 

— Вашим первым фильмом был «Оди­нокий голос человека» по рассказам Платонова. Он был посвящен Андрею Тарковскому, который отстаивал на всех уровнях ваше право снимать свое кино. Вы не ощущаете теперь свой голос одиноким?

 

— Да, Андрей Арсеньевич тогда отозвался об этом фильме так, что мне даже стало неловко: молодого человека нельзя так поощрять. Я-то знал, как далек наш фильм от того, что хотелось сделать. Видимо, он хотел поддержать, подбодрить. Тарковский и рекомендовал меня на «Ленфильм».

Теперь же мне очень тяжело в нашей кинематографической среде. И с каждым годом процесс усугубляется. Почти нет общих интересов, позиций?— ни по вопросам социальным, ни по профессиональным. Фильмы, которые я делаю, в общем, не показываются.

 

— Где не показываются: здесь, за рубежом?

 

— В других странах как раз все хорошо. Я всегда поражаюсь, как люди разных рас, разных культур воспринимают мое кино. Но, если в Европе его смотрят в основном люди среднего возраста, то, к примеру, в бразильском Сан-Паулу в кинозале было полно молодежи. Понимание наших «трудных» фильмов почти идеальное, они там популярны. И это прекрасно. Ведь американская киноагрессия убивает чувствующего и думающего зрителя. Россия в этом смысле побеждена, Европа обороняется из последних сил, а вот та же Бразилия?— сопротивляется.

 

— Неужели Россия побеждена?

 

— Говорю об этом с горечью, с болью в сердце. Все это произошло с помощью нашего телевидения, особенно центральных российских каналов. Они охотно, радостно эту агрессию поддерживают. На американском и прочем визуальном товаре там делаются состояния. Одновременно в России очень сложное положение дел с прокатом отечественных фильмов. Пробиться в кинотеатры к русскому зрителю с серьезной картиной на русском языке практически невозможно. И все разговоры о сдвигах в этом направлении?— блеф.

 

— Что надо сделать, чтобы изменить сложившуюся ситуацию в отечественном кинопрокате?

 

— В первую очередь принять ряд законов о поддержке отечественной культуры и кинематографа в частности. Самое главное в том, что разрушена прежняя система кинопроката, а существующий российский сетевой кинопрокат, по сути, принадлежит иностранцам?— это уже факт политический. Если в ближайшее время ничего не изменится, то смысла снимать картины на русском языке уже не будет. Налицо процесс, когда, с одной стороны, мы наблюдаем отвращение от кинематографа серьезного зрителя, с другой?— многим билет в кино просто не по карману. Нам нужно разработать и внедрить в жизнь специальную протекционистскую экономическую и политическую программу. Только так, считаю, российский кинематограф можно будет беспрепятственно предложить нашим кинозрителям.

Это важно и потому, что у нас огромная страна. Между крупными центрами?— сотни километров и часовые пояса. В Иркутске так и говорят: «Поехать в Россию». Пока не будет концентрированного общества, концентрированной культуры, все останется так, как есть.

Пускать культуру на самотек так же вредно, как брать ее в ежовые рукавицы. Наше государство перестало заниматься культурой на телевидении, и к чему это привело? Мне кажется, что никто не испытывает такого деструктивного влияния на себе, как молодежь. Телевидение ориентирует ее в основном на какие-то развлечения, на бесцельное времяпрепровождение, что создает необратимые последствия. В этом смысле я не оптимист, так как то, что вовремя не сделано, наверстать уже невозможно. Телевидение?— это создание абсолютно искаженных образчиков, а не образцов даже.

Чтобы делать телевидение, гуманное по отношению к тому же зрителю, надо образовывать население, искать в стране художественные ресурсы, возрождать театральные и музыкальные трансляции, менять суть программ для молодежи. Ориентировать ее на познание, образование себя.

Серьезная идеология?— большая и неблагодарная работа. Заниматься ею не престижно и не выгодно. И главное?— лень.

 

 

«КИНЕМАТОГРАФ — ОЧЕНЬ НЕПРИЯТНОЕ И ОПАСНОЕ УВЛЕЧЕНИЕ ЛЮДЕЙ»

 

— Вы не раз говорили о том, что кинематограф вообще не является искусством. Что же это?

 

— Это область, которая тяготеет и стремится к искусству в силу ее очень мощной энергетики. Кинематограф?— такая сплошная энергия, причем он не дает вам энергию, а наоборот, забирает ее. Это очень неприятное и опасное увлечение людей.

Искусство имеет свою традицию, длительную историю, оно возникло внутри самого себя, выработало свой язык, прошло путь испытаний разнообразными вариантами: испытания отторжением, испытания великими людьми в своей среде. В музыке могли одновременно существовать такие великие люди, как Чайковский, Рахманинов, Глинка.

В кинематографе ничего подобного не было. Людей масштабных, серьезных ничтожно мало. В нем есть один очень серьезный недостаток?— вторичность. Пока, кроме некоторых элементарных идей киномонтажа или монтажа изображения, кинематограф ничего собственного не сформировал. Например, драматургия взята у театра, сюжет в литературе, колорит у живописи, композиция у фотографии, полифония у симфонической музыки.

Поэтому, на мой взгляд, кино «проверяется», испытывается только литературой, живописью, классической музыкальной формой. Потому что ничто, что сделано камерой, не сравнимо с Рембрандтом или Эль Греко, с Серовым или Тропининым, с Достоевским или Манном.

 

 

«Я МЕЧТАЮ ПОБЫВАТЬ В ПЛЕСЕЦКЕ»

 

— Ваше наблюдение: люди разучились читать книгу целиком, пробегают по диагонали, выбирая из нее только необходимое…

 

— Это следствие нового времени. Новые технологии порождают нового человека. Это дурно. Потому что никто не знает, к чему это ведет. Потому что каждая новая мысль вторична по отношению к переживаниям сердца. Так всегда было. Вся русская культура об этом говорит. И это одна из тем «Фауста»: мысль должна быть вторична, она после души.

То, что происходит сейчас, неорганично для человека. Совсем. Ведь по психофизике, по всей нашей физиологии мы остаемся маленькими и очень уязвимыми существами. При этом давно стали большой угрозой для всего живого, давно не живем в гармонии с планетой. Когда ты прокладываешь дорогу из одного города в другой и тебе совершенно неважно, вырубишь ты лес или нет, что будет с какими-то зайцами, березами, лягушками,?— вот что страшно.

Базовая идея любой картины мира?— соотношение человека и космоса, проблема существования гармонии между ними. Она, эта гармония, как мне кажется, утрачена и в кинореальности, и в художественной картине мира.

Особенно это заметно в экономически развитых, высокотехнологичных странах. К примеру, в Японии я заметил, что многие молодые японцы совсем не любят свою страну. Почему? Может, потому что бремя идеала фантастического качества труда и самоотверженности очень утомительно. Нигде больше не видел такого усталого народа. И никаких там излишеств, экзотики, искусства?— более бессмысленной, более однородной архитектуры, чем в Японии, наверное, нет нигде. Все ушло только в ум.

 

— Получается, нам надо отказываться от научно-технического прогресса, от так называемых достижений цивилизации?

 

— Ни в коем случае. Я бы не хотел противопоставлений между гуманитарной составляющей и технической. Вопрос, чему служит этот прогресс, на что направлен. Как себя чувствует в нем сам человек.

Вот я думаю, а что в творчество принесло 3D? Почему так цепляюсь за экран, за его плоскость? Потому что знаю, где здесь четкий канон, граница, за которую не должен заходить. Для культуры, для искусства ограничения гораздо более важны, чем свобода. За пределы плоскости выходить пока нельзя. Для этого нужно, чтобы человек стал другим. То художество, искусство, которые сегодня имеют значение, созданы в рамках закона плоскости. Как только вы запустите ген свободы в профессиональную работу, остановиться будет невозможно.

Я уверен, что технический прогресс в области искусства не безграничен и не безобиден. Если будет прогресс в развитии души человека, если мы сможем создать такую атмосферу, в которой смогут творить люди удивительные и талантливые, тогда мы как цивилизация сможем этим гордиться, но не производством этих айпадов и прочих гаджетов.

 

— Может быть, эти мысли войдут в сюжет вашего нового фильма, например о гармонии человека и космоса?

 

— Мы снимаем по фильму в год. Пока удается работать даже при мизерном бюджете. Но я не могу позволить себе заниматься научно-экспериментальными работами за счет продюсера, потому что знаю, как тяжело сейчас находить деньги на кино. На съемках я делаю только то, в чем заранее уверен. Иначе я бы за всю свою жизнь не сделал и доли того, что сделал.

Однако за глобальными и близкими мне темами находятся огромные пласты жизни. Их нельзя не замечать.

Вот если в России человек талантлив, он талантлив глубоко, по-настоящему. Образованные люди в России прекрасны, они самоотверженно трудятся. Но их труд часто незаметен. Ученые, которые никуда не уехали и продолжают заниматься исследованиями. Конструкторы, разрабатывающие то, что будет завтра. Инженеры, которые делают реальные осязаемые вещи.

С другой стороны, мне интересно все то, что, кажется, не имеет ко мне отношения. К примеру, фильм «Повинность»: Северное море, острова, военный корабль, грубая и неизящная военная жизнь людей днем и ночью на промозглом влажном холоде.

А космос? Наверное, это какая-то моя робость. Мне казалось, что космос?— это что-то непонятное, неизведанное, неосязаемое. Хотя были мысли съездить на космодром Плесецк. Я кое-что знаю о нем. Увидеть стартовые площадки, скупую северную природу, суровый быт офицеров космодрома. Понять их мысли, услышать чувства…

 

— Можно надеяться на ваш новый фильм, где будет достаточно оптимизма?

 

— Несомненно. Я думаю, создавать что-то, изобретать могут люди, помнящие о своем языке, великой культуре и многовековой истории. Именно они создают и запускают российские ракеты и спутники. Это обнадеживает.