Архив журнала

Научный оптимизм академика-экстремала

Мне посчастливилось три десятилетия назад подружиться с Владимиром Фортовым, и с той поры наши жизненные пути шли рядом, часто пересекаясь и никогда не вступая в противоречие. В последнее время мы беседовали и встречались чаще, чем обычно, и связано это было, конечно же, с выборами нового президента РАН. На мой взгляд, некоторые фрагменты наших бесед дают вполне четкое представление о новом президенте РАН, о его характере, о его возможностях и целях.

 

 

«ДЯДЬКА» ГЕНИЙ

— У вас в кабинете висит только один портрет?— Якова Борисовича Зельдовича. Почему?
 

— Я вырос на его работах, на его книгах.
Уникальный человек! Американцы долгое время не верили, что такой ученый реально существует. Думали, коллективный псевдоним. Он был необычайно активен в широком диапазоне интересов и в моей науке?— физике ударных волн, детонации, горении. Он был лидер, далеко обходил американцев. И был засекречен, а потому американцы и считали, что «Зельдович»?— целая команда ученых. Когда он стал доступен и они познакомились с реальным Зельдовичем, то совершенно были потрясены его интеллектом, научной эрудицией. Его работы определили развитие физики ударных волн еще лет на 30–50. Это был фантастический человек, веселый, любитель всевозможных розыгрышей.

— Где и как вы впервые с ним увиделись?

— Весьма своеобразно это произошло. Я был студентом в Физтехе, где теперь у меня кафедра. И что удивительно: потрясающие ребята попадаются?— они делают дипломные работы, которые на уровне докторских диссертаций. Причем без скидок… Но о Физтехе разговор другой…
Так вот, сделал я одну работу в «ящике». Однако у меня не было московской прописки?— сам я из Ногинска, и из «ящика» меня пытались взять в Москву. Было написано, как положено, несколько бумаг, но результата никакого… Обычные резолюции: «возможностей нет», «отказать». Мы с женой уже взяли билеты во Владивосток, чтобы работать там. А в это время проходил симпозиум по горению в Ленинграде. Я только-только защитил кандидатскую?— 23 года мне было. И там я доложил о своей работе, начатой еще студентом.
Но какой-то лысый дядька довольно нахально меня перебивал все время, и я отвечал не очень тактично?— это я сейчас хорошо понимаю… Потом «дядька» подходит ко мне, задает вопросы. Разговорились. Он начал советовать попробовать одно, другое… Но я ответил, что этой проблемой заниматься не буду, а уеду на Дальний Восток, чтобы попробовать с кибернетикой,?— такой был профиль тамошнего института. «Дядька» тут же выяснил, что причина?— отсутствие прописки. Он узнал, что я из Ногинска, а Черноголовка?— там рядом, и познакомил с Николаем Николаевичем Семёновым.
Мне дали сразу жилье в Черноголовке?— это была двухкомнатная квартира с проходной комнатой. Уже потом, когда я стал заведующим лабораторией и членом-коррес­пондентом АН СССР, я предложил эту квартиру своему механику, но он с негодованием отказался. Чему, кстати, я очень удивился…
Вот так благодаря Якову Борисовичу Зельдовичу?— «дядьке»?— я попал в Черноголовку, где работаю до сегодняшнего дня. Всегда, когда нужно было помогать людям?— по науке или в жизни,?— Зельдович это делал. След он оставил очень яркий, и сейчас его очень не хватает в науке о горении и взрыве. Сегодня такого масштаба ученого нет.

— Это уже было после его работы в Арзамасе-16, после атомной проблематики?

— Да, он работал в Химфизике и Институте космических исследований, а жил неподалеку?— на Воробьевых горах. Этот человек определял лицо нашей науки… Извините за это «лирическое отступление», но мне хотелось бы подчеркнуть значение Зельдовича.
Вот сейчас решается проблема использования лазера для получения сверхвысоких температур. Когда только появились лазеры, он сказал: надо заниматься ими и ударными волнами, мол, бросьте все остальное… И тут же обронил фразу: «используйте рентгеновское излучение!»
Прошло много лет, и сегодня именно это направление наиболее перспективно. Не буду вдаваться в детали, но всего одна фраза Зельдовича?— и сегодня это большое направление в науке…
Он, конечно, гений!

 

 

«ТАРА» ДЛЯ «ЯБЛОК»

— Как вам работается в Черноголовке?

— Научный центр теперь расширился, стал известным, а раньше это был «закрытый» город. Здесь прекрасная библиотека, хорошие условия для работы. Всегда была великолепная атмосфера. Достаточно сказать, что до 40 лет у меня не было выходных, но никто не принуждал работать в субботу и воскресенье?— сами шли!..
Помню, гуляли мы с Николаем Николаевичем Се­мё­новым, что-то обсуждали. Это было поздно вечером, а окна в институте горят во всех лабораториях. И Семёнов начал комментировать: «Вот в этой лаборатории хорошо работают…», и тут же называл фамилию сотрудника.
Не тратили время на добывание приборов, денег и всего остального, что отнимает очень много сил, а эффект невелик… Приезжал коллега из Америки из Лос-Аламоса?— у нас с ним шло негласное соревнование, он занимался тем же, чем я. Он расспрашивал, как работаю, что делаю каждый день. И он вдруг сказал, что с удовольствием поработал бы у нас младшим научным сотрудником, потому что в Америке у него 50 % времени уходит на пробивание разных программ, на добывание денег. А у нас в те времена такой бюрократии не было: надо было иметь нормальную идею и с ней выйти на шефа. Если идея принималась, то все остальное шло автоматически?— и приборы, и деньги. Наука была так организована, что все «лишнее» шло мимо нас… Артшуллер, который поработал в Арзамасе-16, говорил о тех временах, что это был «золотой век физики». И тогда за очень короткое время в физике было сделано столь много, что сегодня это кажется невероятным.
 

— На чем держится наука сегодня?
 

— На голом интересе и инерции. На чем еще? Я приезжаю на международную конференцию и делаю доклад на английском языке. Рядом стоит переводчица?— так она получает денег в 5 раз больше меня. Лучше идти в переводчики, чем в ученые, не так ли? Так что работать сегодня в науке никакого «экономического интереса» нет, только энтузиазм.
 

— И тем не менее?
 

— Есть большая наука! По известному образному выражению, фундаментальная наука?— та самая яблоня, которая дает яблоки. А мы почему-то заняты лишь изготовлением тары для них, будто главный лозунг и смысл нашего времени воплотился во фразу: «Реализация со склада в Москве».
Общество должно понимать, что в России остается еще «островок разума»?— это Академия наук, где есть еще квалифицированные специалисты, которые не хотят уезжать, а рвутся работать, где еще сохранились силы, чтобы вести фундаментальные исследования. И нужно не перекраивать этот «островок», а беречь его и расширять.

 

 

«ДЛЯ МЕНЯ НАУКА И СПОРТ ИДУТ ВМЕСТЕ»
 

— Как известно в узких кругах, вы увлекающийся человек. Когда работали вице-премьером и министром в правительстве Черномырдина, постоянно летали на боевом истребителе. Откуда такая страсть?
 

— Я родился и вырос на военном полигоне в Ногинске. Это был филиал Центрального научно-исследовательского института Министерства обороны СССР. Мой отец работал инженером по вооружению.
Все военные городки построены по одному принципу: Дом офицеров, от него, по прямой, штаб, а вдоль аллеи забор. Он, конечно, дырявый, и основное время мы, мальчишки, проводили на аэродроме. Было безумно интересно. Самолеты непрерывно взлетали и садились. Есть там авиационная помойка. Ну а на свалке мы находили удивительные вещи. Впервые увидел я там полупроводники, которые мы выколупывали из бортовых радиостанций. Ну и многое другое находили…
Естественно, что все мы мечтали летать. Когда мне представилась такая возможность, я это и делал…
 

— Академик?— летчик-истребитель, потом восхождение на Эльбрус, погружение в батискафе, под парусами через океан… В общем, академик-экстермал. Странно это, не так ли?!
 

— Почему? Просто появляется возможность, и я стараюсь ее использовать. К примеру, парус. Был в Физтехе яхт-клуб, записался я туда…
Надо обязательно сказать, что в то время за школьниками «охотились». Тренеры по стрельбе, баскетболу, легкой атлетике приходили в школу и агитировали нас идти к ним. Сейчас этого нет, и я не могу понять, почему… А это очень важно, потому что спорт дает очень многое. Если у меня что-то трудно идет, то, скорее всего, я на правильном пути. К этому меня приучил спорт.
Для меня они?— наука и спорт?— идут вместе. И там и там мы должны дойти до края своих возможностей. Ведь человека судят не по его достижениям, а по его ошибкам. Если человек что-то делает и не ошибается, то он это делает не в полную силу. А если он делает и ошибается, а потом идет дальше, то он на верном пути. Такую мысль в свое время высказал Лев Андреевич Арцимович, и я с ним полностью согласен.
 

— И где было тяжелее всего?
 

— Правило такое вне зависимости от того, куда идешь,?— на Южный полюс или на Северный, на Эверест пытаешься залезть или опускаешься на дно океана: если вы чувствуете, что риск вероятности неудачи более 10 %, то лезть туда не надо, иначе вы авантюрист. Если вы хорошо подготовлены и уверены, что дойдете, то надо идти…
 

— С таким же ощущением пересекали под парусом Атлантику?
 

— Нас было пятеро. Начали путь чуть южнее Кубы и Ямайки. Там много бухт?— идеальное место для пиратов. 26 ходовых дней, и мы оказались на севере Шотландии.
 

— Удалось спуститься на дно Байкала?
 

— Да, конечно. У меня был научный интерес. Есть там гидраты, они образуются при определенном давлении и температуре. Похожи на снег. Таких гидратов на Земле много, больше, чем нефти и газа. В принципе добывать их и использовать?— это серьезная энергетическая проблема. Увидел своими глазами с помощью специальной установки, как образуются эти гидраты. Первые появились на глубине порядка 80 метров, потом их все больше и больше, а глубже километра они пропадают.
 

— Это будущее энергетики?
 

— Скорее всего, да.

 

 

ДУШАТ ЧИНОВНИКИ

 

— Во время прошлых выборов президента РАН вы были одним из кандидатов. Помню, вы опубликовали свою программу. Вы тогда уступили академику Осипову, но хоть что-то из своей программы удалось осуществить?

— За это время в Академии мы осуществили несколько крупных программ. В частности, одна из них связана с РЖД. Другая связана с Минатомом. Удалось объединить оборонные вещи, «бомбовую тематику» с фундаментальной наукой, и это позволило получить уникальные результаты.
Отметил бы еще одну работу, связанную с «плазменным кристаллом». Очень давно люди обращали внимание на то, что при определенных режимах плазма ионизируется. Это «экзотика», так как в природе плазма ведет себя беспорядочно, а тут она выстраивается определенным образом, то есть образуется «плазменная жидкость» и «плазменный кристалл». Мы работаем вместе с электронщиками и учеными института Макса Планка на борту МКС. Кстати, сейчас, когда мы с вами беседуем, они ведут очередные эксперименты по «плазменному кристаллу». Результаты получаем очень интересные.
Хочу отметить и работу академика Велихова по фазовым переходам в плазме. Не буду рассказывать о ней подробно, но, поверьте на слово, это уровень Нобелевской премии.
Мы развернули широкие контакты с международным научным сообществом. Сегодня ситуация в науке меняется коренным образом. Считаю, что мы начинаем испытывать дефицит идей, с одной стороны?— я имею в виду большие проекты, которые всех бы заинтересовали, а с другой стороны?— у нас сегодня очень острый кадровый вопрос. Мало привлекаем молодых. Это уже не политический вопрос, а жизненный. И он касается судьбы нашей науки.
 

— Он главный?
 

— Нет, главная опасность иная: за последние годы пышным цветом расцвела бюрократия в науке. Это что-то поразительное!
Фундаментальная наука всегда отличалась профессионализмом. Ученый формировался «по ступенькам»: научный сотрудник, кандидат наук, доктор. И по этим ступенькам надо было обязательно пройти, прежде чем ты станешь уважаемым человеком в науке?— автором книг, хороших работ и т.д. И тогда ваше решение становится важным и решающим. Лучше ученого этого сделать никто не может. Так принято во всем мире.
Но у нас все стало совсем по-другому! Вы вынуждены объяснять ваши идеи и предложения людям, далеким от научной работы. А они соглашаются или нет. Парадокс!
Приведу пример. Я как директор института имею порядка 8 млрд рублей в год и распоряжаюсь судьбами 1300 человек, но, чтобы купить несколько десятков паяльников по 40 рублей за штуку, должен проводить конкурс, написать пачку бумаг, которые никому никогда не потребуются. В своем портфеле я ношу копию документа. Это всего одна страничка, написанная рукой академика Харитона. На ней схема атомной бомбы, и этой странички хватило для того, чтобы развернуть всю промышленность Советского Союза, обеспечить успешную работу ученых, которыми руководил Юлий Борисович.
Одна страничка в прошлом и горы бумаги сегодня! Как объяснить, что тогда ученым верили, а сейчас нет?!
Такое отношение чиновников тормозит наше движение. Что греха таить, сегодня наши ученые многие препараты, реактивы, а подчас и приборы возят к себе в лаборатории в своих чемоданах, потому что на их получение по официальным каналам годы уходят. Все должно быть иначе.
Помню, шли мы Николаем Николаевичем Семёновым, нашим Нобелевским лауреатом, по корпусу нового института. Он увидел табличку на двери бухгалтерии: «Прием ученых с 9.00 до 12.00». Он пришел в ярость. Я никогда его таким не видел. «Вы для кого работаете?!»?— кричал… Ученый должен быть в центре внимания, на него должны все работать, а не он на чиновников… Пирамида перевернута сейчас… Мне нужно написать план. Для меня это не проблема?— сяду, напишу. Но зачем? Для кого? Нет ответа…

Найти правильную траекторию
движения вперед
 

— Нынешнее состояние Академии наук вызывает у вас тревогу?
 

— Я убежден, что Академия наук?— это лучшая система для проведения фундаментальных исследований.
Так получилось, что я поработал и в «ящике» (и сейчас работаю с секретными институтами и учреждениями), и много занимался вузовской и академической наукой, знаю Академию изнутри, а потому могу вполне ответственно сказать, что РАН, конечно же, надо сохранять. И надо ясно понимать, что мы добьемся конкурентоспособности на мировом рынке только в том случае, если изменения в Академии будут осуществлять сами ученые, конечно, при поддержке «сверху».
 

— Так и хочется крикнуть: «Властители, слушайте своих ученых!»
 

— Проблема серьезная, так как мы не смогли во власти создать команду, построенную на знаниях. Да и в обществе иные тенденции, а потому такая ситуация неперспективна.
Недавно президент проводил совещание, на котором прозвучала цифра 3 %. Это рост ВВП. Но вспомните, Советский Союз разрушился как раз тогда, когда была точно такая же цифра роста ВВП. Значит, нам надо искать правильную траекторию движения вперед, и найти ее может только Академия наук.
 

— Делаю вывод: вы?— оптимист!
 

— Жорес Иванович Алфёров по этому поводу говорит так: «Конечно, оптимист, потому что все пессимисты уехали…»
 

— Успеха вам, Владимир Евгеньевич!